К теоретико-методологическим основаниям разумности творческого процесса: от Иммануила Канта до Эвальда Ильенкова

М. Ю. Морозов

Понять вещь означает выразить её в форме понятия. Для ума, не чуждого классической диалектической мысли, это обстоятельство выступает как проблема и, взятое как основание, влечёт за собой необходимую экспликацию его следствий: понятие есть не пустая форма, не «только лишь понятие», как постоянно подчёркивает Гегель, а форма содержательная, причём это её содержание оказывается не привходящим, не внешним, невесть откуда взявшимся, а его, понятия, собственным содержанием, «душой» которого, способом проявления которого и есть форма.

Но, далее, понять этот способ проявления невозможно как способ случайный, а это неизбежно случается там, где научное мышление (которое только поэтому и может претендовать на понятие вещи, и vice versa) исходит не из предельных (логических) оснований самого бытия этой вещи, а из субъективных, эмпирически схваченных определений, которые — ещё неизвестно — окажутся ли существенными для исследуемого предмета. «Выразить в форме понятия» возможно, будто бы, произвольно, в зависимости от усилий или мастерства того или иного учёного (или — ещё более произвольно — его «письма»). Однако, как пишет классик, для обретения понятия недостаточно чтобы мысль стремилась к действительности — сама действительность должна стремиться при этом к мысли.

В этом, думается, заключён основной нерв проблемы творчества, если подвергать её философскому рассмотрению в контексте современности. Здесь можно усмотреть противоречие: философское рассмотрение претендует на взгляд «под формой вечности» (Спиноза), а значит будто бы не может быть «вписано в современный контекст». Однако именно в общественной жизни человека, которая всегда «оказывается по существу практической» (Маркс), сущность творческой способности проявляет себя в форме антагонизмов его, человека, наличного бытия, которые и заставляют искать последних оснований, начала проблемного бытия вещи, её внутреннего источника — её сущностного противоречия.

Творческая способность предельно востребована (само)движением общества как тотальности, но отсутствует по преимуществу в тех (болевых) точках эмпирической действительности, которые можно назвать симптомами «саморазорванности» человеческой сущности как «ансамбля общественных отношений». Так или иначе эти симптомы выражают предельную наличную бессубъектность исторического движения, которая порождает паллиативы субъектности в форме симулякров разных порядков. В немецкой классической философии давно и надёжно установлено, что определения субъекта (исторического ли в форме класса, психологического ли в форме личности) прочно связаны с определениями свободы и разума. Разрешить проблему истинного понимания творчества, не касаясь этих категорий, невозможно, как невозможно творчество понять, представив его как иррациональный, принципиально логикой не схватываемый процесс. Именно отсюда необходимо следуют вопросы, заданные настоящей конференцией в качестве центральных: не только разрешить, но даже и поставить проблему творчества, тем более в таком масштабе, который подразумевает осмысление глобально-тектонических процессов исторического творчества масс (которое, напомним, стоит сегодня как острая практическая проблема, и о которой пишет М.А. Лифшиц в «Нравственном смысле Октябрьской революции»), вне вопроса о стихийности и сознательности форм проявления исторического разума просто невозможно.

Отсюда понятно, что творчество, по своей природе хотя и начинающее всегда с чистого «ничто», с самого себя, поглощающее собственные предпосылки и делающее их условиями своего движения, не может быть амбивалентным, безразличным эмпирической реальности: реальности (Realität), которая только посредством творчества и может стать действительностью (Wirklichkeit). Это очень точно понимает уже И. Кант. Смысл его знаменитого коперниканского переворота заключается именно в преобразовании содержания и функции понятия «практика» в структуре философского и научного знания. Более того: даже обычная чувственность, наличие которой до Канта и рационалистами, и их оппонентами бралось непосредственно в форме предпосылки, невозможна — показывает Кант — как безразличное (вне собственно-субъектной активности положенное, например, биологией) отношение к предмету. Без собственной творящей мир активности субъекта никакого предмета быть не может — и, конечно, нельзя это понимать в духе берклианского солипсизма, против чего Кант сам всегда протестовал. Стоит заметить, что это преобразование также играет ключевую роль в обосновании тождества философского и научного видов познания, которое и сегодня остаётся нерешённой проблемой для т.н. философии науки.

Нетрудно показать, что именно по линии творения мира человеком — только в этом процессе, который может быть рационально понят лишь как революционная практика, человек «не теряет самого себя в своём предмете» (Маркс) — следует понимать восхождение от Канта к Фихте, Шеллингу и Гегелю. Здесь обычно ставят точку, отделяя Маркса от знаменитой четвёрки то как материалиста, то как представителя неклассического типа мышления. На наш взгляд, это большая ошибка: в поле довольно слабо изученной проблемы исхода немецкой классической философии слишком редко обоснованно утверждалась мысль о марксизме как единственном продуктивном её изводе. Маркс предельно точно выражает центральный принцип немецкого идеализма, принцип творчества, укореняя его в формах предметно-практической деятельности общественного человека, его труда (хотя и допускает порой досадные неточности в истолковании положений идеализма; в частности, что последний будто бы не знает чувственно-практической деятельности). Э.В. Ильенков доводит до предела эту мысль, показывая в разных масштабах — как в возникновении человеческой психики от её примитивных форм пространственного движения до развитой личности (опыт воспитанников Загорского интерната), так и в процессе творения Вселенной через мировой пожар («Космология духа») — онтологическое значение деятельности в становлении истинных определений действительности. Провокационно-спекулятивный характер последнего сюжета — о творении Вселенной через её уничтожение — побуждает к заочной полемике с Ильенковым даже модных современных мыслителей вроде С. Жижека, который поднимает в этом контексте значимый вопрос о радикальном зле и зле-творчестве. Вопрос этот упирается в принципиальные теоретические разногласия мыслителей, связанные с пониманием субъектности. Однако это столкновение разных течений даёт повод считать продуктивным более полное рассмотрение проблемы диалогичности, но не в превращённой форме популярного ныне представления о «диалоге культур», а с опорой на понятие межсубъектности, которое разработано в трудах Фихте, Гегеля и Маркса.